Книги

С тенью на мосту

22
18
20
22
24
26
28
30

— Нет, все хорошо, как всегда. Орик мне отлично помогает, — ответил я, потом задумался и зачем-то добавил: — Прошка сегодня упрямился чего-то, не слушался.

— Этому барану давно пора на покой, он уже свое пожил. Как только холода наступят, зарежем его.

Я вздрогнул: нет, я совсем не хотел смерти Прошки, хоть он и действительно был упрямым и достаточно зловредным бараном, и даже я сам порой подумывал, чтоб он околел, но когда отец сказал эти слова, я почувствовал себя гадким предателем, так как своими словами окончательно подписал ему смертный приговор.

— Нет, он совсем чуть-чуть заупрямился. Мне кажется, он еще достаточно молодой. Он же…

— Неважно. Это решено, и нечего обсуждать, — отец строго оборвал меня, давая понять, что никаких возражений он не примет. — Ну, вот и отлично, — сказал он, когда все овцы были в загоне. — Скоро сам уже будешь пасти, уже совсем большой. А Бахмен… еще пару месяцев дам ему на отработку, по старой дружбе, а там уж и все. Это большая ответственность, сын. Овцы — наш хлеб и соль, наш дом и наше будущее. Твой дед тоже был пастухом, овец пас до самой своей смерти и умер в холмах. Он всегда говорил, что пастушья работа — это дело нелегкое, но достойное. Не каждый пастух становится хорошим пастухом. Это дело надо любить, чувствовать и понимать. У него был настоящий дар. Я верю, что у тебя он тоже есть, — отец сухо похлопал меня по плечу и чуть растянул губы в подобии улыбки. — Ну, идем, мать уже ужин накрыла.

Он вышел из сарая тяжелой походкой, гулким звоном отдающейся у меня в груди. Да, я должен был провести всю жизнь в холмах, на пастбище, хотел я этого или нет. Еще до моего рождения отец решил, что у него будет сын, который пойдет по стопам его отца. Конечно, мой старший брат не мог быть пастухом. Он по традициям нашего села должен был получить образование. Практически все дети, которым повезло родиться первыми, ходили в школу, получали знания и навсегда покидали наше затерянное в холмах село. Остальным же светила иная участь — прожить всю жизнь там, где родился, не умея читать и писать, и тяжело работать до тех пор, пока бог не заберет тебя в лучшее место. И иного выбора не предоставлялось.

Мне кажется, отец догадывался о том, как я мечтал о той жизни, которая была уготована моему брату. Всего пару раз мне удалось улучить момент, когда в доме никого не было, и я смог пробраться в комнату к Богдану и прикоснуться к этим волнующим книгам, стоящим на полке, будто они были священными сосудами. О, этот незабываемый запах, схожий с запахом мокрого молодого дерева ранней весной! С каким трепетом я прикасался к обложкам, пролистывал такие разные листы страниц: тонкие и толстые, гладкие и шершавые, от которых, если их чуть царапнешь ногтем, пробегали мурашки. Как же страстно в те минуты я мечтал узнать, что же означают все эти черточки и загогулины ровным рядом выстроенные и по цепочке движущиеся от одной страницы к другой. Особенно радостно было отыскать картинки, так как они потом становились основой для моих придуманных историй. Вечерами, перед тем как погрузиться в сон, я, лежа на своем чердаке, воображал свой мир. Однажды, в одной толстой зеленой книге, я отыскал черно-белую картинку с изображением корабля и человека в странной большой шляпе, который, прищурив один глаз, держал возле лица длинную палку. Бахмен рассказал мне, что это, скорее всего, был мореплаватель, капитан, а палка была подзорной трубой, в которой можно было увидеть далекие земли и корабли. И с тех пор эта картинка в моем воображении стала любимой. Я чаще всего выбирал ее перед сном, представляя себя этим капитаном, первооткрывателем, увидевшим огромный остров с холмами, поросшими елями и другими деревьями, и на этом острове были люди, приветствующие меня красивыми пестрыми платками, похожими на мамины. Да, холмы присутствовали в любом моем воображаемом мире. За всю жизнь я всего раз покидал их, когда с отцом и братом ездил к тетке в другое село. Там холмов хоть и было поменьше, но ничего нового я для себя не открыл, разве что узнал, что тетка ненавидит отца и нас с братом тоже.

За ужином отец рассказывал, как удачно прошла его торговля на ярмарке, всегда проходившей по субботам в Низкогорье. Я тоже иногда ездил с ним туда, помогал с выкладкой мяса, шерсти и продажей вещей, связанных матерью. Но чаще всего туда ездил брат, и отец там присматривал ему необходимое для школы и покупал книги. И на этот раз он снова привез одну книгу, и мне предстояло выслушивать очередное хвастовство брата.

— Богдан, что за книгу купили? — с интересом спросила мать, улыбаясь бледными губами. У нее всегда были бледные губы и бледное лицо, будто ее кожа никогда не загорала.

— История древних цивилизаций. Учитель сказал, что мне нужны эти знания, если я хочу тоже стать учителем, а может даже и профессором, — ответил брат, бросая на меня многозначительный взгляд. Да-да, он знал, что я ловил каждое его слово.

— А что такое цивилизации? — смущаясь, спросила мать.

— Это, ну… эээ… — брат замялся и почесал шевелюру, — это такие люди, которые раньше жили, ну, они и сейчас живут. В общем, цивилизация — это народ, у которого есть что-то общее, например, одежда, язык или то, в какую церковь они ходят, в кого верят. Раньше была, например, цивилизация мана…ээ… майла. Да, майла. Они жили там, где тепло, на одной земле, далеко-далеко отсюда, через океан. У них был свой календарь, и они по-особому считали дни, не так как у нас. А еще они были кровожадными, совершали жертвоприношения.

— Ох, это так интересно! — с восторгом воскликнула мать.

Отец хлебал суп и довольно улыбался, с особой гордостью поглядывая на брата, всем видом показывая: «Смотрите, какой у меня умный сын, не зря учу, толк выйдет!». К сожалению, на меня никто так никогда не смотрел. Даже, если бы я собственными руками задушил волка, напавшего на нашу овцу, отец и то не посмотрел бы на меня так, как на брата. Ведь я же был всего лишь безграмотным пастухом.

Я давно знал, что брат и я имеем разное значение для него. Брат был его любимцем, воплощением его самого: крепким в плечах, с густыми темно-русыми волосами и красивым оттенком смуглой кожи. Отец так же, как и Богдан, был первенцем в семье, и дед дал ему хоть небольшое, но все же образование, которое помогло ему приумножить хозяйство, построить дом и выйти из рядов окружавшей его бедноты. В жены отец взял мою мать, несмотря на то, что дед был против, потому что моя мать была четвертым ребенком в семье и была безграмотной. Ей, как говорится, крупно повезло, что она вышла замуж за моего отца, да только я редко видел ее счастливой. Она всегда была тихой, с усталыми глазами и безропотной. Один раз я только слышал, как она попросила у отца разрешение, когда мне было лет десять, чтобы я подержал в руках книгу, привезенную им с ярмарки.

— Роди, пусть Иларий подержит книгу, ничего плохого не будет, он ведь ребенок, ему интересно, — сказала она.

Отец, пребывая тогда в хорошем расположении духа, согласился, да и то ненадолго, вскоре он нахмурился и забрал книгу, пояснив, что нечего глазеть на то, чего не понимаешь. Наверное, тогда мои глаза заблестели неприлично ярко, и он испугался, что я могу заразиться каким-то книжным непослушанием, даже не умея читать, или у меня разовьется столь бурная фантазия, которая повредит моему становлению в настоящие пастухи.

Даже лицом я не походил на отца: у меня были светлые, тонкие волосы, голубые глаза и бледная кожа, как и у матери. Единственное, что я взял от него — это высокий рост. Я был очень длинным и худым, как жердь, что давало брату вечный повод для насмешек.

Дождь сильнее забарабанил по крыше и окнам.

— Завтра дороги размокнут, — сказал отец, — как бы на лошади проехать, а то придется пешком идти.