Дело было так. В тот день он перебрался через плетень, подошел к веранде соседской мазанки, отодвинул висящую на входе марлю и вошел.

– Теть Маша! Баб-Валя велела принести для борща лук, капусту и помидоры.

– Заходи в дом, – услышал он ответ из-за двери.

На веранде пахло деревенским домом. О стекло билась крупная черная муха, на стуле возле застеленного клеенкой стола сидела рыжая кошка. Она внимательно следила за мухой, не обращая внимания на босого ушлепка, что, закусив нижнюю губу, пробрался на летнюю веранду дома. Андрей открыл входную дверь и шагнул в сени. Тощая кошка, видно, давно хотела проникнуть в дом. Задрав трубой тонкий крысиный хвост, она первой проскочила в сени. Слева на стене висел ситцевый синий халат, на полу стояли резиновые сапоги и калоши. Наглое животное застыло у следующей двери. Оно нагло, с хрипотцой, мяукнуло, дверь открылась. Здесь, в белом от муки фартуке, подперев «руки в боки», стояла хозяйка. Пахло испеченным хлебом, заслонка на чисто выбеленной русской печи закрывала устье, за которым явно что-то томилось.

– Положи. – Мария Пантелеймоновна кивнула сироте в сторону кухонного стола у окна. На желтой клеенке с синими цветочками стоял графин с водой и граненый стакан, стеклянная банка с солью и запечатанная коричневым сургучом бутылка с наклейкой «Московская особая водка». Из серой оберточной бумаги выглядывал светло-коричневый изгиб куска колбасы. Рядом с бутылкой водки лежали три румяных буханки белого хлеба.

Андрей положил сетку с капустой и луком на стол и со святой простотой, тонким сиротским голоском, попросил бабушку Машу пустить его посмотреть на жилую комнату, как говорили в Привольном, зал, куда уходила вторая половина огромной русской печи.

Баба Маша покосилась на его грязные босые ноги, треники с вытянутыми и дырявыми коленками. Самое бы время сказать «брысь»! Но что-то остановило ее – вспомнила, что он сирота, а грязь на полу можно и смыть. Она кивнула на дверь, отворила ее, и Андрей шагнул на тканые половицы. В полутемной комнате, как и положено в настоящей хате-мазанке, тикали ходики. В углу стояла тумбочка с телевизором, рядом радиола. О его ногу шаркнула рыжая кошка и прыгнула на диван, что стоял справа от двери. Андрей невольно проследил взглядом за нахальной тварью, которой позволено делать в этом доме все, потом глазами зацепил икону с божницей поверх нее и фотографию военного в черной гимнастерке, черными волосами и застывшими печальными глазами.

В это время баба Маша включила свет, и вот тут сирота замер в полном изумлении. Напротив входной двери, между окнами, висел портрет человека, которого он видел в кабинете директора детдома. Портрет был другой, но красное родимое пятно на лбу могло быть в этом мире только у одного человека.

– Кто это, тетя Маша? – спросил Андрей шепотом.

– Сынок мой, Миша, – ответила женщина за спиной и замерла, опершись о косяк двери, глядя с любовью на портрет. – Вот борщ с Валентиной готовим, котлеты. Приедет сегодня к вечеру.

После этих слов Андрей-сирота продолжил стоять как вкопанный, вперившись глазами в портрет. Он мгновенно понял: вот его счастливый случай, он почти в раю. Детский организм не выдержал напора чувств, и мальчик пустил в штаны все, что накопилось в мочевом пузыре. Мокрое пятно медленно набухло на половике вокруг грязных ног, драная кошка прыгнула с дивана, принялась обнюхивать пятно. Если бы мама Миши Горбачева была женщиной злой и безжалостной, то непременно треснула бы его сковородой по голове. Но шкету повезло: заметив неладное, хозяйка лишь попросила скатать половик и отдать его Валентине постирать. Этот «косяк» уже не имел для мальца особого значения. Как и положено круглому сироте, он мыслил намного взрослее своих счастливых семейных одногодков. Знал, что не отцепится от дядьки с красным пятном на лбу никогда.

Опустившись на четвереньки, он скатал половик, зажал его под мышкой и виновато поднялся, не смея посмотреть в глаза тете Маше. Затем выскочил на кухню и через сени – на летнюю веранду. Сквозняк колыхал марлевую занавеску, что висела на входе веранды. Черная муха все так же билась о стекло. И тут перед выходом с веранды дорогу ему преградил незнакомый мужик. На нем были черные брюки и белая рубашка с коротким рукавом.

– Стоять! – коротко приказал он и схватил Андрея за ухо. Да так резко вывернул ухо от себя, что сирота невольно задрал нос и встретился глазами с незнакомцем. – Чего скоммуниздил, кто такой?

– Соседский я, Андрей от баб-Вали. – Уху становилось все больнее, но он и не думал выворачиваться – уж больно грозное и каменное лицо нависло над ним. – Принес Марии Пантелеймоновне капусту с помидорами для борща дяде Мише, – выпалил он.

Ухо мгновенно освободилось, на лице незнакомца нарисовался вопрос.

– А чего несем? – Специалист по скручиванию ушей указал пальцем на свернутый трубкой половик.

– Коврик кошка обгадила. Баб-Маша попросила выстирать и высушить до вечера, когда приедет дядя Миша.

– Молодец. Как зовут-то? – спросил уже совсем ласково мужик в белой рубахе с мокрыми подмышками.

– Андрей Александрович Разин, – командирским голосом ответил он на вопрос так, как их учили в детском доме, – сирота. На каникулах у Баб-Вали, моей приемной бабушки.

Пацан в драных трениках не врал. Баб-Валя, потерявшая всех своих родственников и детей, действительно упросила директора детдома отпускать шустрого и умненького Андрюшу к себе в село Привольное на летние каникулы.