Чаще всего он немногословен и собран. Внешне же под стать весьма импозантному герою из рекламы горнолыжного курорта. Подтянут. Пшеничного цвета чуб. Когда смеётся, его безупречной белозубой улыбке можно позавидовать. Смех его на меня всегда действует ободряюще. В самой, казалось бы, безвыходной у меня ситуации, он понимающе потреплет по волосам, сказанёт свою всегдашнюю при́сказку про «проверку на вшивость» и весь засветится смехом. А мне сразу — и море по колено.
Я считаю папу с мамой подходящей парой. И он всё ещё влюблён в неё. Её женственность с самого начала покорила его — раз и навсегда. Женская притягательность мамы так естественна, как естественен непринуждённый ход самих природных процессов. А некоторая её наивность и лёгкость во всём действует смягчающе на сильную, несколько грубоватую природу папы, без каких-либо «интеллигентских фендибрясов», как он сам выражается. Также смягчающе влияет на него и мамино умение наполнять красотой всё вокруг себя. У неё это получается тоже так естественно, словно иначе и быть не может. При этом её чувство моды, стиля и вкуса — для него терра инкогнита. И он никогда не посягает на её автономность в этом вопросе.
Мама и впрямь каким-то чудесным образом ориентируется в брендах и модных направлениях. У неё целая куча такого типа журналов. Иногда я тоже листаю их. Но всё-таки плоховато разбираюсь. А всякие там стили, их приёмы, элементы вообще для меня так же непонятны, как и музейные исторические экспонаты, в которых чтобы разобраться, что они такое, откуда и зачем, мне надо сначала прочитать музейную бирочку с описанием.
Возможно, чтобы проникнуться пониманием тонкостей стиля и благоговением перед каким-то невероятным дизайном шмоток
Я же родилась в 1996-м. Долгое время находилась в том возрасте, когда и не осознаешь ни бытовых трудностей, ни, уж тем более, что происходит в стране. Так что для меня 90-е, нередко упоминаемые в семье, — это, своего рода, мифология. Конечно, мне не понять смысла, вкладываемого в выражение «прошла 90-е». А мама, бывает, возмущается: «Катерина, ты ничего не прочувствовала, не видела, не знаешь и не ценишь… Вам, нынешним детям, все досталось просто даром, вам не с чем сравнивать»…
— Катя-а-а? Ты что-о-о, ушла в астрал? — громко восклицает кто-то над самым моим ухом.
Где-то из подсознания у меня всплывает, что вроде бы некто, одетый в кожаное мини и топик с пайетками на лямках пару секунд назад прогрохотал каблуками рядом. Да, передо мной — Янка. Ух ты, и без того высоченная, фигуристая, яркая королева нашей школы, она еще и на внушительную танкетку взгромоздилась. Но она не какая-нибудь там здоровенная, хотя я иногда её в шутку и называю каланчой, сильно преувеличивая, конечно, — сложение у неё довольно стройное, и её высокий рост вполне гармоничен телу. Её натуральная рыжеволосость отливает бесподобным оттенком. Не исключено, что именно поэтому Янка и любит всё время снимать и снова водружать на голову свой ободок, чтоб пламенно-рыжий ливень волос всякий раз у́хал на её спину и по праву мог быть оценён окружающими. При моём неважнецком мнении о собственной персоне я даже и не завидую Янке, а лишь любуюсь ею безмолвно. Ну а сейчас-то просто довольна, что все, наконец-то, в сборе — и можно ехать на студию на ток-шоу.
Вновь из подсобки появляется Жанна и мама. Мама, увидев Янку, оживляется — она очень любит её. Начинает болтать с ней, расспрашивать про школьных ухажёров и смеяться над её ироничными замечаниями.
А Жанна пышит недовольством. У неё после очередных подсчётов с мамой слегка подались вниз уголки накаченных гелем губ. Накрашенная бровь обиженно взлетела. Чуть не сказала — отклеилась. Нет-нет, татуаж её в полной безопасности и стоек как никогда, как и стойка́ сама Жанна. А вот черные крылья ее ресниц, кажется, предвещают бурю. Но, в конце концов, наша Жанночка, только что как будто бы готовая пронзить взглядом, вцепиться когтями дикой кошки в мамин начёс — всего лишь поиграла-поиграла желваками да и снова приняла небрежный вид.
***
Мы, блаженно расслабленные от яблонево-цветочной нежности и пряных ароматов просыпающихся трав и дерев, садимся в машину и за несколько минут добираемся до телецентра, где на ток-шоу мы будем маячить в качестве группы поддержки Веры Николаевны. Стёкла окон в авто́ спущены. Погода — упоение, на редкость жарко. Приятный ветерок. Мимо нас проносится нежная, цыплячья зелень тополей. Их клейкий смолистый запах разопрел, тая́ предвестие грозы, хотя пока что ещё солнечно.
В съёмочном павильоне — духотища. Нас посадили на лучшие места в первом ряду — стараниями хорошо нам знакомого Жени, шустрого парня в хипстерском пиджачке с закатанными рукавами и горчичного цвета футболке. Симпатичный малый, своими мелкими чертами схожий с молодым Брэдом Питтом. Он работает администратором. За всем в студии приглядывает, помогает участникам найти свои места на трибунах, следит за порядком. Всё время загадочно и не без самодовольства улыбается. Ему это идёт.
Яна, увлекающаяся подобного рода передачами, приглушённо хихикая, указывает на трех дородных граций, потом её зоркий глаз выхватывает ещё кого-то из рассаженных на трибунах зрителей.
— Вот эти постоянно здесь в массовках околачиваются. Слыхала, тут платят по пятьсот-семьсот рэ за съёмку. Зависит от крутизны программы. И, представляешь, они хлопают, смеются, выкрикивают с места — всё только по взмаху руки че́ла из здешних. Или некоторые даже к микрофону вылезают с мнением своим, как бы особенным. А на самом деле им пишут, что произносить надо. Трэ-эш! Ну, раз уж всё схвачено и оплачено… В общем, куклы и кукловоды… игра такая… аттракцион, — иронизирует она.
И, тут же мгновенно перевоплотившись, представляясь как бы в образе «чу́кчи» из анекдотов смешно интонирует:
— Ши́бко цирк, однако!
Я угораю от её выходки.
В студии перед нами предстаёт внутренняя кухня подготовки представления. Технический персонал проделывает неведомые нам ритуальный манипуляции, ухищрения с микрофонами, осветительными приборами, камерами, расставляет реквизит. Появляется какой-то высокорослый усач в затемнённых очках, с такой горделивой посадкой головы, словно некто сверху с силой приподнял её невидимой натянутой струной и она так несгибаемо и зафиксировалась навеки. По-видимому, это режиссёр — он властно тычет указующим перстом то в одну точку павильона, то в другую, раздавая рыкающие распоряжения по организации декорума съёмочной площадки, где вот-вот разыграется по заранее определённому сценарию магия телешоу суждений. Рядом с режиссёром мнётся примелькавшийся известный шоумен, уже набивший всем оскомину, он на ходу обговаривает последние детали своего выступления перед началом эфира. Мельтешат какие-то самоуверенные прокуренные люди и спешно уносятся в невидимое нутро бесконечных техслужб.
Туда же прогарцевала мимо наших кресел и начальственная молодая фи́фа с платиновыми волосами, яркими вампиристыми губами и жёстким выражением физиономии. Женя встрепенулся. Сделав какой-то непонятный кульбит в развороте и бесстыдно вильнув задом в узких кожаных штанцах метросексуала, стремглав — на цырлах за ней. Особа прищурившись, узнала. Снизошла — и замедлила шаг. Женя чуть ли не в поклоне, пропел сладчайше:
— Киса-а… здра-авствуй! Как дела-а? Ты обеща-ала…
akniga