Я уронила руки на постель и отвернула голову в сторону, чтобы не видеть дикий взгляд моего незнакомого друга. Ему это не понравилось и жёсткие пальцы вернули мой подбородок в прежнее положение. Он хотел смотреть в глаза.

А я хотела умереть и не чувствовать этих прикосновений.

Не знаю, что произошло с Никитой, но вел он себя как зверь. Голодный, жадный, подверженный только животному инстинкту. Его руки гладили и трогали меня, губы оставляли болезненные засосы на шее и верхней части груди, глаза пылали восторженно, но твердо, и я с каждой секундой все больше убеждалась — не отпустит.

То, что мое сопротивление лишь сильнее раззадоривает его, я поняла сразу, но просто лежать и позволять ему делать это с собой я не могла, поэтому противостояла так долго, на сколько хватило сил, вызывая своим барахтаньем глухое рычание обезумевшего Никиты.

Прикосновение между ног мобилизовало крохи энергии в обессилевшем теле и я вскинулась, пытаясь сбросить с себя неподъемное как камень тело моего теперь уже бывшего друга.

Никита уперся горячей щекой мне в висок и замер, опаляя шумным дыханием ухо. Его пальцы продолжили поглаживать плоть под хлопковой тканью, а я дрожала и опять плакала, наверное в тысячный раз за этот жуткий бесконечный вечер.

— Никит, как ты можешь так поступать со мной… Мы же… Ты же… Я никогда тебя не прощу..

На Никиту мои слова подействовали слабо. Ещё один взгляд наполненный темным водоворотом немыслимых эмоций, сожаления и непонятной боли, еле слышное "Прости" и новый поцелуй, одновременно с которым мужская ладонь настойчиво проползла под тугую кромку белья и я почувствовала прикосновение шершавых подушечек пальцев к самому нежному месту.

Бедра инстинктивно сжались, но палец лишь проник глубже, задевая чувствительную точку и заставляя меня бессильно рыдать и извиваться.

Когда Никита сорвал с меня белье, я мысленно поставила крест на своей жизни и попрощалась со всеми родными и дорогими мне людьми. Не знаю, что именно я сделаю, но жить после такого я просто не смогу. У каждого человека есть свой предел и в эту самую секунду наступил мой.

Вместе с принятием своей судьбы пришло и полнейшее безразличие к телу. Я перестала сопротивляться и замерла, продолжая только мелко вздрагивать от непривычных грубых прикосновений к местам, которые до этого никогда такого не ощущали.

Никита продолжал с жадностью оголодавшего безумца целовать мое тело, спускаясь болезненными укусами-засосами от груди к животу и еще ниже — к бедрам. Я только прикрыла глаза и сильнее закусила нижнюю губу, когда горячее дыхание опалило низ живота. Никита уже не просто тяжело дышал — он стонал и рычал, с упоением вжимаясь лицом в нежную кожу, царапая меня щетиной и заново начиная пугать звериной несдержанностью.

А я, превозмогая страх и отвращение, заставляла себя лежать смирно и мысленно твердила: "Это всего лишь тело. До моей души ему не добраться".

Я настолько погрузилась в эту своеобразную медитацию, что не сразу заметила благословенную паузу — Никита прекратил истязать меня болезненными поцелуями, поднялся выше и с непонятным выражением посмотрел в отрешенное лицо. Не знаю, что он увидел в моих пустых глазах и учуял в поверхностном дыхании, но с его губ сорвался настоящий волчий вой, заставивший меня встрепенуться от неожиданности и дернуться, оставляя на руках Никиты новые кровавые полосы от ногтей. Тоскливый вой сменился рычанием и Никита с силой вонзил зубы мне в шею. Я захрипела, не имея возможности даже закричать от боли. Распластанная на кровати, придавленная неподъемным телом, с зафиксированной в одном положении головой, я сама себе напоминала сломанную куклу, которой играет полоумный маньяк и у меня не было никакой уверенности, что я останусь живой после его игр. Успокаивало только одно, если это слово вообще можно было применить к ситуации, — Никита больше не делал попыток трогать меня между ног.

Зато он постоянно извинялся.

Прокусывая кожу на шее — извинялся.

Сжимая в чудовищных по силе объятиях и оставляя синяки по всему телу — извинялся.

Рыча в ухо и вжимаясь всем телом, словно собираясь слепить из нас одно целое, — извинялся.

А после, когда я, растеряв все физические и моральные силы, лежала и не могла нормально дышать от боли, охватившей все тело, он вдруг заплакал.

Смотрел на меня черными с красноватым отливом глазами, гладил большими ладонями по плечам, растерянно кривился и не мог сдержать слез.