Примеры социальных спонтанных порядков можно увидеть в человеческих коллективах. Всем знакомо понятие «сложившийся коллектив», «сыгранная команда» и т. п. Они отличаются от «несложившихся» и «несыгранных» тем, что лучше справляются с задачами. Они умеют делать то, чего нет и не может быть в инструкциях и приказах начальства. Самый простой и очевидный пример — это оркестр. Инструкцией здесь являются ноты. Казалось бы — задача музыканта — просто играть по нотам свою партию. Ноты, в общем-то, довольно ёмкий и подробный язык, но они, как и любая другая инструкция, сами по себе не являются гарантией получения качественного исполнения и звучания, особенно, в тех случаях, когда оно зависит от совместных действий нескольких людей. Понятно, что указания allegro и moderato или forte и piano — это очень условные указания. Но даже если вы будете указывать темп в количестве ударов метронома в минуту, а громкость — в децибелах — это мало изменит ситуацию. Качественное звучание достигается только повторяемостью исполнения, то есть репетициями. А на репетициях создается ни что иное, как спонтанный порядок, который, в общем случае, определяет, кто, что, когда и как должен играть в данном произведении и в данном коллективе, состоящем именно из этих людей. Музыканты на репетициях учатся слушать друг друга и понимать дирижера, если это большой оркестр. В результате, каждый из них вырабатывает свои собственные приемы и правила, которые помогают ему ориентрироваться в том, что происходит. Интересно, что если вы попросите этих людей описать эти правила, многие не смогут этого сделать, поскольку для того, чтобы следовать этим правилам, их не нужно рационализировать.
Однако, спонтанные порядки существуют в основном, за пределами неких очерченных границами коллективов. Например, передача денег за билет в маршрутке (и сдачи обратно) — это настоящий кошмар для мейнстримных экономистов. Их теории предполагают, что деньги никогда не дойдут до водителя, по пути их кто-то обязательно присвоит (это будет самый сильный самец в стае, ага). Ведь издержки для присваивающего минимальны, люди в маршрутке не знакомы друг с другом, за обиженного никто не вступится. Да что там, самый сильный самец, каждый передающий отщипнет по пути по чуть-чуть и что ты ему сделаешь и как докажешь? Он скажет, что это не он, «смотрите лучше за своими деньгами». Издержки такого вида воровства в этой ситуации тоже стремятся к нулю. То есть, если такому экономисту (а их в нашем мире подавляющее большинство) сказать, что часть общественного транспорта будет состоять из маршруток, где люди будут передавать деньги за проезд и сдачу из рук в руки, он рассмеется вам в лицо, назовет вас наивным, оторванным от жизни мечтателем. Он предскажет появление специального бандитского промысла (немного пограбил, пригрозил водителю, вышел, сел в следующую маршрутку, и так за день заработал себе на хлеб с маслом), и, конечно же, он предскажет полное фиаско и неизбежное банкротство маршруточного бизнеса.
Тем не менее, маршрутки ездят. В движение их приводит сила спонтанных порядков.
И последнее на сегодня. Я привел несколько примеров простых спонтанных порядков, но существует еще и такой себе мега-спонтанный порядок, который Хайек называл «расширенным порядком человеческого сотрудничества». Иногда его называют «рынок», особенно в тех случаях, когда хотят сказать, что «рынок решит», ту или иную ситуацию. Этот порядок действительно универсален и глобален в том смысле, что простые правила, которые его образуют, встречаются везде, где есть человеческие сообщества. В дальнейшем мы будем говорить преимущественно об этом виде социального спонтанного порядка.
Как люди победили агрессию
Итак, вернемся к нашей теме. Одной из проблем, с которой сталкиваются антропологи и представители других наук, изучающих происхождение и эволюцию человека, является неагрессивность. Понятно, что для того, чтобы человеческое сообщество могло существовать и объединять количество людей, далеко выходящее за рамки прямых родственных связей, люди должны быть неагрессивными по отношению друг к другу. Объяснений этого обстоятельства, вероятно, существует много. Я постоянно встречал ссылки на «размер мозга». Этот самый размер служит объяснением вообще чего угодно. Бывают и другие объяснения, недавно мелькало что-то о том, что наши предки, оказывается,
Все эти объяснения, как фантастические, так и те, что выглядят разумно, так или иначе, пытаются объяснить неагрессивность внешними, несоциальными причинами. То ли человек был уже настолько умен (размер мозга), что мог понять, что агрессия невыгодна, то ли были какие-то другие факторы, вроде травы, которые ограничили его агрессию.
Однако, понимая общие закономерности функционирования современного общества и видя отчетливую и не вызывающую сомнений социальную эволюцию, логично предположить, что человеческое общество начинается там, где биологическая эволюция дополняется социальной. То есть, факторы, ограничивающие агрессию и «укрощающие дикаря» имеют внутреннюю социальную природу.
Социальная (или культурная) эволюция — это эволюция практик и шаблонов поведения. Обезьяна не эволюционировала биологически в человека, как это рассказывают на уроках биологии, это случилось на другом уровне. Человеками стали те наши общие с обезьянами предки, которые в биологическом эволюционном процессе набрели на социальную эволюцию. Как пишет Хайек: «механизм культурной эволюции действует не с появления Homo sapiens, но в течение долгого времени существования рода человеческого и его гоминидных предков».
Разумеется, можно сказать, что для того, чтобы быть способным усваивать практики и шаблоны, и что гораздо сложнее, — усваивать некие универсальные правила, то есть, уметь применять некую концепцию к разным ситуациям, — нужно обладать определенными биологическими способностями. Вероятно, это так. Однако, скорее, биологическое развитие наших способностей происходило одновременно с первыми ростками культурной эволюции и какое-то время это были два взаимосвязанных процесса. Опять-таки, культурная эволюция, будучи более быстрой и эффективной, занимала все больше места в судьбе наших предков, пока, практически полностью не отодвинула биологию на задний план. Пожалуй, последнее проявление биологической эволюции, вызванное эволюцией социальной — это способность взрослых особей гомо сапиенс пить молоко. Эта биологическая мутация вызвана культурным процессом — одомашниванием скота — и случилась она исторически относительно недавно.
Сегодня мы имеем дело с «готовыми» формами социальной эволюции (понятно, что их «готовность» весьма условна), которые наполняют нашу жизнь и меняют ее буквально на глазах («научно-технический прогресс»), однако мы ничего не знаем и вряд ли когда-нибудь узнаем о том, как и почему эта эволюция началась.
«Смысл» социальной эволюции, как и эволюции биологической, состоит в выживании и «преуспевании» сообщества. Только в биологии механизмом являются изменения генов и их передача по наследству, а в социальной — изменения практик, шаблонов поведения и правил и их передача от одного человека к другому. Несмотря на то, что оба процесса выглядят похожими, отличия между ними огромны, о некоторых из них мы скажем дальше.
Собственно, «эволюционный вопрос» применительно к гоминидам состоял в том, каким образом наиболее эффективно использовать друг друга. Гоминиды, как и все социальные животные, являются частью структур, позволяющих им использовать друг друга. В любом случае, существование стаи подразумевает исключение или минимизацию произвольной агрессии ее членов, иначе стая просто не сможет существовать и особи погибнут. Каким образом это может быть сделано? Сейчас нам известны два способа — сосредоточить агрессию в руках самого сильного самца и второй — следовать неким абстрактным правилам (для чего, конечно, нужно иметь соответствующий аппарат, то есть зачатки сознания). Мне кажется, что здесь и лежит развилка, отделившая людей от прочих приматов. Наши предки оказались способными следовать правилам.
Два способа минимизации агрессии приводят к совершенно различным результатам. Результат работы иерархической модели (я понимаю, что я сильно упрощаю и здесь не все так просто) мы можем наблюдать в зоопарке. С экономической точки зрения, животные и «социальные» обезьяны в том числе, это такие специальные существа, которые обладают бесконечным временным предпочтением, они потребляют все, что добывают, не делают сбережений, у них нет капитала и потому нет никакого развития. Поведение определяется рамками произвольных приказов вожака, здесь нет места для сознания, вся система работает исключительно на простое выживание. Человеческая аналогия такой системы — концлагерь, где заключенных как раз фактически превращают в животных. Кроме того, размеры стаи ограничены способностями вожака контролировать ситуацию и потому относительно невелики. То есть, в этой модели использовать друг друга могут только члены одной стаи.
Другая модель — следования правилам, подражания и обучения продуктивным практикам, в принципе, не ограничивает численность сотрудничающих людей и позволяет им использовать друг друга с максимальной эффективностью. Я сейчас сижу в комнате, предметы в которой созданы трудом миллионов разных людей, о которых я ничего не знаю. Но я использую их для своих нужд. В мире правил появляется и развивается сознание и свободный выбор, появляется время (которого не знают животные), планирование, сбережения и капитал. Этот мир развивается, он создает свою среду, а не просто пытается приспособиться к окружающей природе.
В следующей колонке мы продолжим разговор о социальной эволюции.
Социальная эволюция
Первое. Если прибегнуть к грубой аналогии с биологической эволюцией, то роль генов в социальной эволюции играют практики и, прежде всего, правила. Именно они «передаются», но только не биологическим путем, а путем подражания или обучения.
akniga